Опасность (фрагмент рассказа)![]()
. . . У нас в Ненашкине прошлый год немецкие самолеты повадились пролетать, два раза бомбы спускали, убили телку Дуни Балыгиной. Так с тех пор как загудят антихристы, так петухи рысью бегут под стрехи, хоронятся.
— Зверь и тот его ненавидит! — сказал человек с фонариком. — Шерсть на собаках дыбом становится, как заслышат они ихний лет. Вот до чего ненавидят. — Буде врать-то! — сказала проводница. — Отколь пес разбирает, какой летит: ихний или наш. — А ты его спроси, отколь он знает, — ответил хриплый голос. — У тебя одно занятие — никому нипочем не верить. Билеты по десять минут в руках вертишь. Все тебе метится, что они фальшивые. — Пес все может определить, — сказал примирительно боец. — У ихних самолетов гул специальный. С подвывом. — Сам ты с подвывом! — огрызнулась проводница. Паровоз неожиданно дернул. Страшно лязгнули буфера, еще страшнее зашипел пар. Девушки с ватной фабрики с визгом бросились к выходу; оказалось, что все они провожали подругу. Женщины торопливо попрощались с бойцом и спрыгнули уже на ходу. — Дымок! — тревожно кричали они из темноты вслед поезду. — Дымок! — Дымок!-кричал и боец, стоя на площадке и оглядываясь. Но Дымка нигде не было. — Пропал пес, скажи на милость! — бормотал смущенно боец, возвращаясь в вагон. — Вот незадача, скажи пожалуйста! — Да здесь он, дядя Ваня, — раздался из темноты мальчишеский голос. Схоронился у меня в ногах, весь трясется. — Это кто говорит? — спросил боец.- Ты, Ленька? — Я. — Ленька Кубышкин из Кобыленки? Кузьмы Петровича сын? — Он самый. — Дай-ка я около тебя сяду. Боец протиснулся к мальчику, сел, опустил руку, нащупал дрожащего пса, вытащил его за загривок и посадил к себе на колени. — Вот, понимаешь, навернулась забота, — сказал боец. — Увязался Дымок, что с ним поделаешь! А женщины мои небось измаялись там на станции, все его кличут. Чего ж теперь будет-то? — Ничего не будет, — сказала проводница, — кроме того, что я тебя высажу с этой собакой в Кобыленке. Взял моду с собаками в такое время кататься! Билет на нее есть? — Нету, — сказал боец. — Я ж ее не брал, она сама в вагон влезла, в ногах схоронилась. — Мне какое дело- ответила проводница, — сама или не сама. Мне давай билет и общее согласие пассажиров на провоз ее в этом вагоне. И справку, что она у тебя здоровая. Ишь моду взял какую, — собаками сейчас займаться. — Иди ты, знаешь куда! — сказал из темноты хриплый голос. Бессовестная! По человечеству надо судить. А у тебя заместо ума — тарифные правила! — Поговори у меня!-угрожающе сказала проводница, но ей не дали окончить. Вагон зашумел так грозно, что проводница ушла. Она так хлопнула дверью, что старуха, сидевшая у дверей, перекрестилась: — Исусе Христе! Так ведь и голову отшибить недолго! — Слыхал я, Ленька, что от отца, от Кузьмы Петровича, писем весь год не было,-сказал, помолчав, боец. — Не было. Все не пишет. — А ты не беспокойся. Иной человек и жив и его осколком даже нисколько не царапнуло, а он писем не пишет. — Обстановка, что ли, не позволяет? — спросил хриплый голос. — Бывает, обстановка. А бывает, и характер у человека такой. — Надо быть, нету уже в живых человека, раз он цельный год вестей не подает, — сказала старуха, сидевшая около двери, — Охо-хошеньки! — Не отучились вы каркать! — рассердился боец. — Вместо разговору всегда у вас, у старых, один карк. То рваную подошву нашла на дороге — к беде! То воробей влетел в избу — опять худо! То лошадь приснилась, — быть, значит, пожару. Выдумки у вас слишком много. Паренек ждет отца, надеется, а ты ему сомненье даешь. С какой это стати, интересно? К чему это такой разговор! — А я, дядя Ваня, нисколько не беспокоюсь, — тихо сказал мальчик. Папаня мой жив. Я это сегодня узнал. — Товарищей его встретил, что ли? — Нет, не товарищей. Через экран я узнал. Боец уставился на мальчика. — Через какой экран? Очумел, что ли! — Да нет, дядя Ваня, честное пионерское-не очумел. Только приехал третьего дня в Кобыленку из Клепиков Валя Лобов и говорит: "Хочешь, Ленька, своего папаню видеть в геройской обстановке? Ежели хочешь, то езжай первым поездом в Клепики, иди в кино и смотри картину "Сталинград". И увидишь ты в ней своего родителя живого и невредимого". Я и поехал. Пошел в кино. Мальчишки у дверей толкутся, все без билетов — и никого не пускают. Все оттирают и оттирают меня от дверей, а за ними уже звонок звенит. Я и заплакал. От досады на этих мальчишек заплакал. Мальчишки смеются: "Гляди, какой нервный!" Тут я им и объяснил свое положение. Зашумели они: "Чего ж ты молчал, гусь лапчатый! Сеанс уже начинается!" И давай колотить в дверь кулаками. Милиционер выскочил — старенький уже, усатый — и кричит: "Марш отсюдова! Я вас, огольцов, всех позабираю!" А мальчишки вытолкали меня вперед, все кричат, все разом милиционеру рассказывают, зачем я в кино приехал. Милиционер взял меня за пиджачок, втащил в дверь, говорит: "Ну ладно, иди. Только смотри — без обману". А со мной трое мальчишек все-таки влезло. Сел я, смотрю, — и до того мне страшно! И все жду. И вдруг вижу: папаня мой бежит по двору в каске, стреляет, и за ним бегут другие бойцы. И лицо у него так-то суровое, крепкое. И тут я закричал и ничего больше не помню. Будто уснул сразу, а проснулся в комнате у директора кино. Сижу на диване, директор — девушка такая веселая, в ватнике, — меня водой отпаивает, а милиционер стоит рядом и говорит: "Первый случай в моей практике, а стою я в этом кине уже два года". Потом директор велела мне подождать, ушла и, как сеанс окончился, принесла мне кусок пленки с папаней, сказала: "Береги и отпечатай при первой возможности". — А ну покажь! — сказал боец. Мальчик вытащил из кармана завернутый в бумагу кусок пленки. Человек с хриплым голосом зажег электрический фонарик и осветил пленку. Боец осторожно развернул ее и посмотрел на свет. — Беда! — вздохнул он. — Мелкая очень печать, все навыворот! Не разберу. А охота мне Кузьму Петровича посмотреть в сталинградском бою, большая охота. — Счастье тебе, малый, — сказал человек с хриплым голосом. — Истинное счастье! — А наши старухи-дуры, — пробормотала старуха, сидевшая у двери, — все на кино ругаются. Мельтешит, говорят, перед глазами и мельтешит! — Вот те и мельтешит! — сказал боец. — Слыхала, какой случай? За это незнамо кого благодарить надо. — Уж истинно, благодарить, — согласилась старуха. — За утешение, за то, что отца повидал. Великое дело! Паровоз засвистел, начал тормозить. — Кобыленка! — сказал мальчик и встал. — Ну, мне сходить. Вы, дядя Ваня, дайте мне Дымка. Я его завтра к вашим назад отвезу. — Вот выручил! — радостно сказал боец. — А то душа у меня не на месте. Жаль собаку. Возьми его на руки, держи крепче. И папане обо всем напиши. Привет от меня, от Ивана Гаврюхина. Ну, шельма, прощай! Боец потрепал собаку по спине, по ушам, потом погладил. Мальчик взял Дымка, спрятал под пальтецо и быстро вышел. Я вышел вслед за ним на открытую |